ПИСЬМО Д.А.РОЖАНСКОГО, НАПИСАННОЕ НА ПОЛЯХ КНИГИ В ТЮРЬМЕ

(Фрагмент книги М.М.Рожанской, И.Д.Рожанского и С.Р.Филоновича "Дмитрий Аполлинариевич Рожанский" (М.: Наука, 2003, "Научно-биогр. лит-ра)).

 

Проблема была в том, как сообщить на волю обо всем, что с ним происходит. Все-таки 1930-е годы были еще очень "либеральным" временем. Заключенные могли передавать близким во время передач белье для стирки, которое те при следующей передаче приносили обратно. Дмитрий Аполлинариевич по возможности подробно написал обо всем, что с ним произошло и происходит в записке и сумел спрятать ее в обшлаг рукава рубашки, которую передал жене для стирки. Конкордия Федоровна быстро ее обнаружила и сообщила об этом А.Ф.Иоффе.

А.Ф.Иоффе сразу же после ареста Д.А.Рожанского начал хлопотать об его освобождении. Вначале он обратился к С.М.Кирову, тогдашнему секретарю Ленинградского обкома партии. По роду деятельности А.Ф.Иоффе был достаточно коротко знаком с этим всесильным ленинградским "вождем" того времени, настолько, что входил к нему без доклада. По словам А.Ф.Иоффе, С.М.Киров ответил на его просьбу так: "Если он (Д.А.Рожанский) сам на себя не наговорит, то обещаю, что он будет выпущен". (Это свидетельствует о том, что С.М.Киров очень здраво оценивал ситуацию в стране.) Через короткое время А.Ф. Иоффе встретился с С.М.Кировым в Мариинском театре (Киров был большим любителем балета), и тот его "не узнал". А.Ф. Иоффе понял, что Киров ничего не смог сделать, хотя, скорее всего, и пытался.

Получив записку Дмитрия Аполлинариевича, из которой следовало, что он "ни в чем не признался", А.Ф.Иоффе при первой же поездке в Москву, где он бывал очень часто, обратился к Г.К.Орджоникидзе, тогда Наркому тяжелой промышленности, с которым он был достаточно тесно связан, будучи директором Физико-технического института. Институт входил в систему Министерства тяжелой промышленности, которым руководил Г.К. Орджоникидзе. А.Ф. Иоффе рассказал о допросах Дмитрия Аполлинариевича, дал ему прочесть записки и просил помочь. Г.К.Орджоникидзе никаких сроков не называл, но помочь обещал. И, очевидно, тоже не смог (или не стал пытаться), потому что дело никак не двигалось.

Тем временем Дмитрия Аполлинариевича вообще перестали вызывать на допросы. Несколько месяцев он пробыл в одиночке. За это время он несколько раз обращался с заявлениями, очевидно, на имя начальства следственного отдела, а возможно и непосредственно к следователю, ведущему его дело. Заявления эти не сохранились, как не сохранилось и само дело. Но до нас дошел неокончательный, черновой вариант одного из этих заявлений, судя по его содержанию, последнего, написанный карандашом на полях книги, полученной в передаче из дома. (Эта книга - сборник переводов стихов зарубежных поэтов 1920-х гг. - хранится в семье Д.А.Рожанского с 1930-х гг.!). Текст удалось почти полностью восстановить. Этот замечательный документ - свидетельство высокого достоинства, мужества и силы духа его автора - говорит сам за себя.

 

 

 

Все мои заявления до сих пор оставались без ответа. Я мог бы заключить из этого, что не должен был подавать их, но я тем не менее обращаюсь к Вам еще раз, и хотел бы, чтобы Вы отнеслись к этому заявлению, читая его, с той же серьезностью, как я, когда пишу его. В настоящее ответственное время я принужден сидеть без дела вместо того, чтобы принимать участие в том важном деле, которое поставлено настоящим моментом перед представителями советской науки. Ту работу, которую я, как мог, делал и продолжал бы делать, если бы не был арестован, я в состоянии продолжать и в дальнейшем, если на меня не будет ... клеймо вредительства. Я считаю, что вредителям не место в современной жизни, и если бы я был вредителем, я приветствовал бы Ваше обещание вычеркнуть меня из списка живущих. Но так как я не могу ни в чем признать себя виновным, то я могу только добиваться своей полной реабилитации.

Но с другой стороны, я не вижу смысла жизни вне работы среди современной молодежи, которая всегда относилась ко мне с доверием и не мог бы работать, если бы это доверие было подорвано обвинительным приговором. Я не настолько стар, чтобы цепляться за жизнь во что бы то ни стало, и мне безразлично, в какой форме формулируется обвинительный приговор, т.к. такой приговор, как бы мягок он ни был, сделал бы для меня невозможной какую-либо ответственную работу, а это для меня недалеко от смертного приговора.

Еще раз просил бы Вас серьезно отнестись к моему заявлению, на которое я буду ждать ответа до 1 мая. Если и оно останется без результата, мне остается только прибегнуть к...

 

 

Последним словом, которое в тексте не сохранилось, очевидно было "голодовка". Действительно, по воспоминаниям И.Д.Рожанского, отец ему рассказывал, что он собирался объявить голодовку, (если и это заявление останется без ответа.

Вероятно, на этот раз оно не осталось без ответа, а может быть, оказало влияние и ходатайство "высоких лиц". Во всяком случае вскоре Дмитрий Аполлинариевич был переведен в так называемое Ленинградское техническое бюро (одну из ранних "шарашек"), где работали в основном заключенные инженеры и научные работники и где его "использовали по специальности". Там он проработал до конца июля 1931 г. А затем произошло нечто, по тому времени почти невероятное.

По воспоминаниям дочери Д.А.Рожанского, Ольги Дмитриевны, однажды летом она была в кухне у окна, выходящего на двор, и вдруг увидела Дмитрия Аполлинариевича, идущего по двору домой. Это случилось 26 июля 1931 г. Постановлением управления НКВД Ленинграда от 19 июля 1931 г. дело Д.А. Рожанского было прекращено "за недостаточностью улик", и 26 июля без всяких объяснений он был освобожден.